Александр Добровинский (адвокат, коллекционер): «Я всегда собирал глазами и сердцем — и только то, что никому не было интересно»
С чего началась ваша «страсть коллекционирования»?
Она началась, когда мне было 5 лет. В семье все что-то собирали, обсуждали, приносили в свертках. И я, глядя на взрослых, тоже начал коллекционировать марки.
В 5 лет это точно было «по любви». А сейчас для вас коллекционирование — это страсть или все же расчет и выгодные инвестиции?
Есть два вида коллекционирования: глазами и ушами. Второе — это как голубые фишки. Пикассо, Родченко, Модильяни, то есть совершенно неубиенные вещи, которые будут расти или хотя бы точно держаться в цене. Что же касается меня, то я всегда собирал только глазами и сердцем. И только то, что никому не было интересно. Знаете, когда самая дорогая статуэтка советского фарфора в 90-е годы стоила $5, то говорить об инвестициях не приходилось. Или когда я собрал коллекцию агитлака, о которой вообще в стране никто ничего не знал. Моя жена как-то пришла к выводу, что если бы я не тратил деньги на все эти коллекции, то у нас бы уже давно была средних размеров нефтяная компания. А я ей на это говорю: «О чем бы мы тогда разговаривали с нашими гостями? О цене барреля?»
Плакаты первой трети XX века, которые сейчас выставляются в Еврейском музее и центре толерантности, это ведь не первая ваша коллекция?
Нет, она уже 22-я. Например, в Италии в какой-то лавочке я увидел совершенно удивительную палехскую миниатюру. Это был сюжет Благовещения, только вместо ангела и Девы Марии там был солдат-красноармеец и сестра милосердия на фоне госпиталя с красным флагом. Мы поторговались, и я купил миниатюру за €200. Потом приехал в Москву и решил разобраться, что же я приобрел. Пришел в Музей прикладного искусства, там сидели какие-то бабушки, которые мне сказали, что вообще нечего этим заниматься. Потому что им всегда запрещали покупать так называемые красные иконы. А история была такая. Палех — это вообще иконописцы.
В каждой серьезной коллекции икон он обязательно должен быть представлен. После революции рынок икон сузился, если не сказать, что сразу умер. Делать мастерам было нечего, и они пили горькую. Пока в 1924 году один комиссар не попал в их деревню. Художники предложили сделать ему и его девушке портрет. Но он предложил им другой вариант: писать иконы на революционные сюжеты. Мастера начали работать, а через пару месяцев комиссар вернулся и все купил. Кстати, почти все шло на экспорт, потому что молодая советская Россия хотела показать, как переродился пролетарский художник. А еще 10% расходились по стране и на подарки.
Писать богомазы начали намного лучше, чем до революции. Житие Троцкого вместо жития какого-нибудь святого, въезд товарища Ленина в Петроград вместо входа Христа в Иерусалим. Сюда же долетал ветер из ар-деко и кубизма. И получались фантасмагорические вещи. Продолжалось это до января 1937 года, пока в газете «Правда» не вышла статья «Насмешка над святыми», которая стала приговором всему течению. Когда я это узнал, то рванул по России в поисках красных икон. Но ничего не нашел. И тогда я нанял спекулянтов за границей и в течение двух лет собрал самую большую коллекцию в мире. И сегодня продолжаю ее пополнять. Цены, конечно, подскочили до невероятности. Но об инвестициях все равно уместно говорить, когда с коллекциями расстаешься.
Но с чем-то из ваших собраний вам все же приходилось расставаться?
Да, продавал, когда уставал от коллекции. В конце 80-х я начал собирать китайские опиумные трубки. У меня их было около 800 штук. Это были трубки из Индокитая, которые в основном заказывали колонизаторы. Потому что сами китайцы курили свои бамбуковые и ни на кого не обращали внимания. А спустя несколько лет вышел фильм «Однажды в Америке».
Он начинался и заканчивался тем, что главный герой лежит в опиумной в Нью-Йорке и курит трубку. И вдруг мне позвонил приятель, который работал в Sotheby’s, и предложил выставить коллекцию. Я к тому моменту подустал от нее, поэтому отдал на аукцион. А еще одну коллекцию полковых знаков я продал по другой причине. Я неожиданно столкнулся с тем, что в Москве делали феерические подделки. Я и отчаялся разобраться, где оригинал, а где копия. Какой-то значок казался мне очень редким и дорогим, а потом он появлялся один за одним.
А где вы храните все свои коллекции? Не было идеи открыть для них частный музей?
Храню в офисе, дома, на даче. А музей я сейчас тоже строю. Я купил архив Любови Орловой и Григория Александрова. А в нагрузку к нему мне втюхали еще и дом (речь идет о бывшей даче Орловой и Александрова в Переделкине. — Прим. ред.). И в нем я как раз хочу открыть музей.
Вы советуетесь с экспертами, когда выбираете ту или иную вещь для коллекции?
Да, с профессионалами нужно работать. Но из-за того, что я собираю то, что мало кого интересует, обычно и их немного. Поэтому экспертом приходится становиться самому. Понимаете, коллекционирование стоит на трех китах. Первое — инстинкт охотника: найти. Второе — инстинкт исследователя: проверить, узнать историю предмета. И третье, как я сам его называю, — инстинкт показушника: показать коллекцию как можно большему числу людей, устроить выставку.
А сталкивались с тем, что люди вместо того, чтобы обсуждать вашу коллекцию, задавались вопросом, на что вы ее купили?
И такое бывает. Но меня это совершенно не волнует. Сам я никогда не считал чужие деньги. Кроме этого, я живу в лучшей стране в мире, где совершенно потрясающая налоговая система. Я плачу 13% и отвечаю за каждый свой доллар, рубль и миллион. Да и что мне скрывать? Я абсолютно счастлив платить эти самые 13% по сравнению со своими коллегами из Франции, Англии или, не дай бог, Скандинавии.
А откуда время на коллекционирование? Вы сами посещаете аукционы или есть люди, с которыми вы постоянно работаете?
Я люблю работать с перекупщиками. Это намного легче. Перекупщик приходит, приносит вещь и сразу озвучивает цену. В отличие от обывателя, к которому надо прийти в гости, попить с ним чаю, посидеть, а потом он говорит: «А сколько вы мне дадите за эту вещь?» И сразу хочется удушить человека. Почему я должен что-то говорить, вы же продаете вещь. А на вопрос, как я все успеваю, есть очень простой ответ. Я делаю только то, что мне нравится.
С чего началась коллекция плакатов первой трети XX века?
Она началась с того, что клиент, которому я выиграл процесс, подарил мне плакат, который называется «Процесс о трех миллионах» гениальных авторов братьев Стенберг. А потом я однажды попал в одно место, где висел плакат, который до этого я только мечтал увидеть. Если у человека может быть кумир в поэзии, то у меня такой есть. Это Владимир Владимирович Маяковский. И я увидел плакат к фильму «Закованная фильмой», который он собственноручно нарисовал. На нем была изображена, естественно, Лиля Брик. Я ахнул, а владелец плаката это, к сожалению, увидел и назвал мне такую цену, что стало плохо. Мы торговались два дня, и в результате я купил этот плакат.
Их известно всего два экземпляра. О плакате узнал музей Маяковского и даже попросил дать его на выставку. Что я сделал с большим удовольствием. А пока плакат был на выставке, я начал листать каталоги аукционов. И увидел, что наш плакат занимает своеобразное место в мире. Он недопонят у нас, но на Западе перед ним преклоняются. Я увидел, что есть отделы продаж русских плакатов. И начал сравнивать их с европейскими и американскими. Я заметил любопытную вещь: наши плакаты дерзкие, жесткие, кричащие. А западные того же времени очень красивые, изящные, гладкие. И я начал собирать русский плакат и подкупать западный. Вот так за два с половиной года сложилась коллекция из 1200 предметов. И какие в ней имена: Гончарова, Кандинский, Дейнека, братья Стенберг.
Если говорить об агитационных плакатах, которые выпускала советская власть, что в них вас привлекает больше: политика или искусство?
Нет, мне безумно скучно в политике. Поэтому я собираю только киноплакаты и коммерческие плакаты. И другого не хочу. Если эти жесткие и красивые, то те — жестокие.
А существует какой-то ценовой барьер, за который вы не перешагнете?
Было два плаката, которые догнали меня до £120 000 за каждый, тогда это было около $160 000, плюс еще комиссионные. Получалось под 200 000, так что я решил, что это дорого. Я не считаю, что настоящий коллекционер должен переплачивать. Он должен покупать дешево. А дорого приобрести может любой.
У вас есть еще одна любопытная коллекция Memorabilia — вещи, принадлежавшие известным людям. С чего она началась?
С моего увлечения гольфом. Для интерьера на даче я решил купить старую клюшку. И среди всех очень дорого продавалась одна. На ней стояла дарственная подпись Уинстона Черчилля. А еще была его фотография с этой клюшкой. И я купил ее. Потом мне достался сервиз Ленина, и я приобрел пару предметов. И наконец, произошло чрезвычайное событие. Продавались вещи известной пары, символа любви XX века. А я абсолютное дитя XX века. Речь про Уоллис Симпсон и Эдуарда VIII. Продавались их драгоценности.
Я был на телефоне на том аукционе и хотел приобрести серебряные запонки и пуговицы. Симпсон была помешана на Cartier. И вот знаменитая пантера, которая была сделана для нее. За нее началась драка, и в итоге она ушла за £6 млн. Зал шумел, а аукционист продолжал продавать вещи, и следующим лотом шли карманные часы, в которых, как я думаю, мало кто разобрался. Тоже Cartier, овальной формы, с дарственной надписью на крышке, которая была выгравирована почерком Симпсон. И там было написано: «Горе тому, кто выбрал неправильное направление». И время подарка — это было через месяц после того, как король отрекся от престола и они переехали во Францию. Я купил эти часы довольно дорого: £50 000 плюс комиссионные. А на следующий день мне позвонили и предложили перекупить их за £250 000. И тут во мне взыграло коллекционерское самолюбие и я ответил: «Кукиш с маслом». А вы говорите — инвестиции.
