Орлы не едят ячменных лепешек (История из времен Маккавеев)

Отрывок из романа «Гончар из Модиина»

Укрывшись в густой тени сикомора, Иегуда Маккавей отдыхал. Рядом на склоне утёса прижались стволы низкорослого горного дуба. Маккавей прошел уже не один десяток стадиев, но так ничего подходящего не встретил. Разве что пару перепелов, запутавшихся в расставленных им же ловушках, и это была вся его сегодняшняя добыча.

Солнце, меж тем, неудержимо скатывалось к мерцающему горизонту Великого моря. Отсюда, с высоких утесов Иудейских гор, были хорошо видны, отливающие синевой, сверкающие дали, но не они привлекали внимание охотника, он наблюдал за парой крупных орлов, паривших над ущельем.

Круг, еще круг и все над одним и тем же местом: «Птицы явно выследили добычу и сейчас выбирают удобный момент для атаки», — решил он и, стараясь держаться в тени, неслышно, подобно рыси, устремился к этому месту. Вместе с тем, он даже на миг не выпускал из виду явно снизившихся птиц. Их огромные крылья были почти неподвижны, и только выпущенные когти свидетельствовали о наступлении решающего момента.

И действительно, Маккавей увидел, как одна из птиц, подобно ядру катапульты, устремилась вниз. Исчезла у подножья нависавшего утеса, но тут же появилась, тяжело взмахивая крыльями. В её лапах отчаянно извивался ягненок горной лани.

— Удачливый охотник! — прошептал Маккавей и, чтобы завладеть добычей орла, приложил стрелу к тетиве лука, но не выстрелил.

— Это ему, а не тебе Всемогущий послал пропитание, — упрекнул себя охотник. — Чтобы найти свою добычу, птицы пролетели не одну сотню стадиев, — опустил натянутый лук.

В это мгновение произошло нечто совершенно неожиданное. Когда тяжело поднимавшийся орел сравнялся с вершиной утёса, нависавшего над ущельем, навстречу птице в молниеносном прыжке вылетела крупная лань. Если бы она опоздала на сотую долю секунды, Маккавей бы услышал эхо её падения в глубокую пропасть, но вместо этого до его слуха донесся характерный хруст ломающихся костей.

Прыжок лани был настолько стремительным и высоким, что Маккавею показалось — всё это происходит во сне. Длинные и острые рога лани вонзились в полутораметровое крыло поднимавшейся птицы. И вся троица — лань, птица и ягненок, окутанные облаком перьев и ворохами сбитых листьев, рухнули в ущелье.

Не теряя из вида второго орла, низко кружившего над продолжавшейся на земле схваткой, Маккавей приблизился к шевелившемуся кому, но, увидев угрожающие движения парившего неподалёку второго хищника, остановился. Иегуда хорошо знал, что оставшийся в одиночестве орел способен на самые отчаянные действия: теряет осторожность и может атаковать любое существо, приближающееся к его паре.

Опытный охотник решил не торопиться. Он замер, слившись с густой растительностью крутого склона. Только с заходом солнца паривший в воздухе орел медленно поднялась над ущельем и начал удаляться.

На месте падения птицы все еще угадывалось шевеление. Когда Маккавей приблизился, он увидел взрослую лань, лежавшую на земле. Её сломанная шея безвольно извивалась по мере непрерывных попыток птицы освободиться от вонзившихся рогов.

Однако же хищник прочно удерживал в могучих лапах все еще сопротивлявшуюся добычу. Обнаружив приближающегося человека, птица угрожающе насупилась, вокруг её шеи поднялся веер жестких перьев. Самка, — определил Маккавей, — и она явно не собиралась расставаться с добычей.

Маккавей увидел, что даже при самом незначительном движении головы птицы, по телу повисшей на крыле лани пробегали мелкие судороги. Он снял с плеча плотный мешок, всегда сопровождающий его на охоте, ловко накинул на голову птицы. Затем извлек из её раненого крыла окровавленные рога. Большая кость крыла была перебита.

Он отодвинул в сторону раненую птицу, приподнял голову погибавшей лани и мгновенным движением ножа прекратил её мучения. Выждав несколько минут, пока стечет кровь, приступил к освобождению детёныша лани из могучих когтей орлицы.

Это оказалось нелегким делом, Маккавей понимал, что орлица, несмотря на безвыходное положение, всеми силами пыталась сохранить пойманную добычу. Видя, с каким упорством она это делала, он решил, что добыча была предназначена для её постоянно голодных птенцов, ждущих еду где-то далеко на севере, в неприступных ущельях Гамлы.

Когда же, освободив детеныша лани, он увидел, что раны, оставленные когтями птицы, не смертельны, поставил дрожащее животное на утес, присвистнул. Этого было достаточно, чтобы молодая лань мгновенно исчезла в наступавших вечерних сумерках.

Затем, преодолев сопротивление раненой птицы, сложил оба её крыла, надёжно связал их и задвинул в мешок. Мешок же бережно взвалил на спину, подвесил на плечо связанную по ногам погибшую лань, направился домой.

Сумерки в горах наступают быстро. Стали видны первые вечерние звезды, затихли голоса многочисленных птиц, тем не менее, Маккавей был уверен, что где-то совсем неподалёку он слышит тяжелые взмахи могучих крыльев оставшегося на свободе орла.

Пройдя без отдыха несколько десятков стадиев, он почувствовал по еле уловимому запаху дыма приближение жилища. Огней в селении не зажигали, боясь тяжелых штрафов, налагаемых наместником Апеллесом. Поэтому Маккавей нисколько не удивился, когда перед ним из сгустившейся тьмы, появилась стена дома горшечника Эльазара, живущего на самой окраине Модиина. Именно туда он и направлялся.

Маккавей был уверен, что никто не сможет помочь раненой птице лучше, чем сестра Эльазара — Шифра. У входа в дом он несколько раз ударил концом лука по висевшему куску железа. На звон вышел Эльазар. Зайдя в дом, Маккавей ничего не сказал, опустил на пол нелегкую ношу. Развернул мешок, огромная птица забилась в его руках.

Подошедшая Шифра сразу же увидела большую рваную рану на правом крыле птицы. Не стала ждать объяснений, тотчас же сняла с полки в стенной нише несколько алебастеров с лечебными мазями. Выбежала во двор и возвратилась с охапкой осколков керамических трубок. Эльазар, меж тем, плотно затянул штору входной двери и зажег дополнительно несколько факелов.

Выбрав два удлиненных полукруглых осколка, Шифра примерила их к ране, очистила её от перьев и налипших листьев, смазала бальзамом и плотно, с двух сторон, прижала к перелому полукруглые осколки трубок. Затем тщательно связала их тонким прочным шнурком. Крыло сразу же выпрямилось, и птица попыталась им взмахнуть.

— Еще рано! — со всей серьезностью сказал Маккавей, обращаясь к орлице, и вновь плотно обтянул мешком её крылья. Посмотрел на Шифру.

— Если птице повезет, — ответила Шифра, — через две субботы она сможет лететь к своим птенцам.

Иегуда поднялся, кивнул Шифре и Эльазару, направился к выходу.

— Добычу забыл! — остановила его Шифра.

— Нет. Это не моя добыча, — ответил Маккавей у самого выхода. — Это пропитание птицы на время лечения, — кивнул он на притихшую орлицу. Затем, чуть улыбаясь, добавил: — Орлы не едят ячменных лепешек.

Две недели спустя Маккавей стоял у порога дома горшечника, звонить не пришлось. Его встретила Шифра. По её улыбке он понял, что дело сделано. Кивнул, и они направились к дому, но по пути Шифра свернула к мастерской брата. Здесь их ждал Эльазар. Он отгородил просторный угол и зарешетил его прочными ветвями горной акации — шиты. Внутри этого жилища Маккавей увидел орла, сидящего на большом пне. На крыле не было повязки, лишь высвечивал лишенный перьев розовый шрам.

Увидев приближающихся людей, птица грозно насупилась, и тогда Шифра движением руки остановила мужчин. Она принесла из погреба кусок мяса, спрятала его за спиной, и что-то сказала птице. И та в считанные доли секунды успокоилась, взмахнула могучими крыльями, еле вмещавшимися в клетке, приблизилась к ногам Шифры. Однако хозяйка не торопилась. Она положила мясо на камень, находящийся в клетке, и вновь что-то произнесла.

К её удивлению птица не среагировала. Замерла, к чему-то прислушиваясь. И вдруг её громкий клёкот огласил мастерскую, вырвался наружу, и завис где-то в посветлевшем утреннем небе. Шифра в испуге отпрянула от птицы, но та не умолкала, взъерошенные перья превратили её в грозное и гневное существо.

И лишь Маккавей понимающе улыбнулся.

— Пришел час её освобождения, — и, поманив с собой Эльазара и Шифру, вышел во двор. Высоко в небе парил одинокий орел. Он был освещен лучами еще невидимого с земли солнца, и от этого казался кованным из чистого золота.

Не произнеся ни единого слова, Маккавей зашел в мастерскую, изловчившись, обнял птицу, вынес во двор, и поставил на камни ограды. К ней устремилась Шифра. Глаза её были полны слёз. Она протянула ей мясо, продолжала что-то говорить, но птица, взмахнув крыльями, поднялась в прохладный океан утреннего неба.

Иегуда и Эльазар отступили к стене дома, и лишь Шифра продолжала стоять посередине двора. Лицо её озарилось первыми лучами взошедшего солнца. Она прощалась с вылеченной ею птицей. А та стремительно набирала высоту.

Вдруг замерла, сделала над Модиином широкий круг, но теперь уже не одна, рядом с ней парил «кованный из чистого золота» орел, и Шифра могла поклясться, что явно слышала их отдалявшийся радостный клёкот.

Илья НЕМЦОВ, член Союза писателей Израиля, Модиин