Катя Долгова: Сопли эмигранта. Как я уезжала и моя жизнь в Израиле…

Все персонажи абсолютно реальны, а случайных совпадений не бывает. Нижеизложенные события действительно имели место быть, но описаны настолько субъективно, что вы вполне можете со мной не согласиться.

Всегда гордилась своим умением, оправившись от первого шока, сесть и описать любую самую стремную, нелепую и тяжелую ситуевину так, что самой становилось смешно. В такие ситуации я попадаю постоянно, поэтому, как мне сказали однажды, “на сайте Долампочки так много прикольных историй”. Но был такой период, при воспоминании о котором не становится весело даже через пол жизни. Период, после которого меня уже ни чем не проймешь — это первые годы Израиля.

В последнее время вокруг появилось много совсем свежих репатриантов, они приезжают уже взрослыми, состоявшимися и какими-то изначально влюбленными в эту страну. У них есть интернет, дешевые полеты туда и обратно, удаленная работа, список лучших кафе Тель-Авива и дизайнерские сумки. Они как будто нажали на skip, увидев жирный список первых стадий абсорбции, и сразу перешли на домашнюю страницу. Я их фанат и одновременно завидую чернейшей завистью, пытаясь разобраться, что же в моем (и не только) случае было не так. Но обо всем по порядку.

Уходим, уходим, уходим

В начале 90-х среди друзей и знакомых, имеющих хоть каплю еврейской крови, началась эпидемия “валить” — о этом вы, конечно, знаете. Оттуда доходили видеокассеты, волнующие сердце странными белыми домами, ненашенской модой, пикниками в парках и волшебным словом Аш-ке-лон.

Когда мне было 13 лет, мама с бабушкой, волнуясь и ожидая реакции, сообщили страшный семейный секрет: проходной минимум еврейства есть и в нашем маленьком семействе. И да, стоит только захотеть, мы окажемся в этом условно-белом пространстве, среди пальм, солнца и свободы. Идея воодушевила нас троих на какое-то время, помечтали, полистали учебники иврита, но потом как-то отлегло. Признаюсь честно, у меня отлегло почти сразу, когда влюбилась в одноклассника Вову. Через неделю Вова неудачно чихнул, и любить его после такого стало невозможным, однако ехать уже никуда не хотелось. К тому же совсем недавно мы купили новую “стенку” в салон. Такую красивую.

Тогда на семейном совете было решено отложить отъезд на неопределенный срок, и слава Богу. Потому что не случилось бы иначе лицея, спектаклей, стенгазет, Рокси, группы Бонус, друзей, тусовок, всех первых любовей — нормального взросления подростка в естественной для него ментальной и языковой среде. Мама периодически мягко напоминала о ТОЙ возможности, но чем дальше, тем меньше хотелось вырывать себя с мясом из родного организма.

Естественная для подростка ментальная среда

Но вот наступил август 1998, дефолт и кризис, курс рубля, говорящие дядьки, обеспокоенные взрослые, а главное, масло! Подсолнечное масло, которое вчера стоило 8, теперь уже 16, а завтра будет 25! Перед началом последнего года лицея, мы с одноклассниками, наверное, впервые серьезно заговорили о политике. “Если бы я был ну хоть чуть чуть евреем, сейчас бы обязательно свалил, — сказал Дюха, — я даже согласен для этого жениться на сестре Жарского”. Сестра Жарского была тогда совсем малявкой, и только очень серьезные причины могли навести на такую мысль. Все невесело заржали, а у меня внутри что-то зашевелилось, заныло и покорежилось. По дороге домой на автобусе, я опять услышала причитания пассажиров об утерянном масле, и это стало последней каплей.

Параллельно развивалась еще одна история. Однажды горячо любимый учитель информатики Василич завел меня в свой кабинет под предлогом “сейчас что-то покажу”. Вам, конечно интересно, как произошло великое соблазнение моей жизни: он включил компьютер, нажал на какие-то кнопки и показал мне 3D MAX. И даже дал покрутить кубики в перспективе и потянуть за меши. Из кабинета я вышла в состоянии светлой тоски: светлой — потому что вот оно — то, чем я хочу заниматься, когда вырасту, а тоски — потому что единственный путь к бесплатному высшему образованию в Хабаровске лежал через Железку (Дальневосточный Университет Путей Сообщения), куда мы всем классом шли после Лицея прямо на второй курс отделения оптоволоконной связи.

Первый курс мы проходили одновременно со школьной программой, изнуряя себя высшей математикой, программированием, термехом, начертательной геометрией и еще каким-то извращенным видом физики, где надо было изрисовывать тетради смешными человечками, через которых всяко-разно проходит электрический ток. Даже если чисто теоретически предположить, что откуда-то нашлись бы деньги на другой универ, то альтернативы были не особо заманчивые: худграф Педагогического и архитектура в Политехе. Слово дизайн пока не разошлось мейнстримом в массы, и ни о какой компьютерной графике речи тогда не шло, по крайней мере у нас.

Так вот, вернемся обратно в автобус. В тот самый миг во мне что-то хрустнуло, и я поняла, что теперь уже не отмазаться — уеду. Уеду в новый дивный мир, где никто не заботится о ценах на масло, и все, наоборот, остервенело изучают 3D MAX. Я прислонилась к надписи “не прислоняться” и заплакала. В окне замелькали куски Хабаровска, по отношению к которым я чувствовала себя сейчас предательницей. Ко всем этим до боли знакомым улицам и домам, к рок-клубу, к Димочке и Дюхам, Ксюше, планам на Железку и к уже не очень новой “стенке” в салоне.

Я и мой первый синтезатор, учитель информатики Василич, Димочка и Дюхи пьют квас, крыльцо лицея — счастливое лето 1998

Через пару месяцев на голову свалился новый десятиклассник Марк — астральный близнец, похожий на меня во всем, в том числе так же зараженный мыслью об отъезде. Он привел меня в еврейское агентство Сохнут, где старшеклассников завлекали:

* Необычным сыром — нарезанным на аккуратные пластики, причем каждый пластик был завернут в отдельную пластиковую упаковку и имел вкус пластика

* Невероятными закорючками букв и незнакомым звучанием слов — “Ма нишма? Бесэдэр. Ани гара барехов Дизенгов”

* Ушами Омана

* Торжественными церемониями в городской Филармонии — с балкона выяснилось, что все еврейские мужчины Хабаровска имеют специфическую лысину в форме кипы

* Молодежью оттуда в офигительных штанах — молодежь рассказывала, как там все замечательно, показывала солнечные фото с пальмами, и сердце вновь начинало волнительно биться, как тогда, в 13 лет

Старшеклассников приглашали на программу СЭЛа (студенты вперед родителей), условия которой звучали просто сказочно: ты целый год живешь на всем готовом — современное общежитие, хумус внутривенно трехразовое питание, карманные расходы, экскурсии по стране каждые две недели, хождение с тобой за ручку по ВУЗам с гарантией поступления; а все, что от тебя требуется — это только старательно учить язык и жиреть радоваться жизни в идеальном солнечном вакууме. Рекламные брошюры изображали смеющихся истеричным смехом мальчиков и девочек, сидящих на траве с учебниками иврита в руках. Как человек, мозг которого был попорчен физикой, а познания в политике и религии стремились к нулю, я, что уж скрывать, совершенно себе не представляла, в какую страну уезжаю. Может в глубине души я и чувствовала, что должен быть какой-то подвох, но решение было уже принято.

Мама тоже готовилась к отъезду, собирала документы, учила алфавит, но по условиям СЭЛы ей и бабушке полагалось приехать только через полгода после начала программы. Не знаю, кто и почему так решил — то ли какая-то бюрократия, то ли психологи не рекомендовали отделять счастливчиков с родителями от тех, кого отправили туда одного насовсем. Никто не предупреждал, что через полгода родителей встретит совершенно иное существо, не похожее на их ребенка ни внешне, ни внутренне. Что за это время его вывернет наизнанку, вынет душу и вложит в освободившееся место огрызок железного яблока из музея искусств в Иерусалиме.

Все шло своим чередом. По результатам экзаменов я даже попала в самую продвинутую СЭЛу Израиля в Иерусалиме, заслали запрос на необходимые документы в Минск — тому самому деду, который обеспечивал нам право на репатриацию. С документами, как и у многих, не все было понятно, отъезд был поставлен на hold и частично выброшен из головы — будь что будет. О походах в Сохнут тогда знал только Марк (он должен был уехать через год после меня) и несколько застуканных там же знакомых. Никто об этом сильно не распространялся — не то, что в Хабаровске того времени царил антисемитизм и погромы, совсем наоборот, на Дальнем Востоке кого только не намешалось, а уж наш лицей, безусловно, на 40% состоял из евреев как в учительском, так и в ученическом составе. Просто пока не было точно известно, не о чем было и рассказывать.

Была еще одна причина временно забыть об Израиле. Как-то на площади Ленина, где я рисовала портреты, появился Димка К., дедуктивным методом вычисливший место моей подработки из сообщений в посланиях. Если бы вы увидели Димку, вы бы согласились со мной, что причина уважительная. Последний месяц лета 99-го мы провели falling in love, поэтому звонок из Сохнута с радостным призывом собирать чемоданы — документы готовы, вылет через неделю — ударил как обухом по голове. Последовала безумная неделя неожиданных откровений, слез, экспресс-прощаний и отходных. Всем вокруг было грустно, а меня разрывало: здесь держало любимым и родным, а там манило светлым и неизведанным.

В аэропорт провожали мама — она улыбалась и подбадривала, а саму, конечно, потрясывало — теперь мне страшно представить, что было у нее на душе; папа — отца я видела второй и последний раз в жизни, он мне вроде бы нравился; Ксюша — подруга с пеленок, она вернулась из Владика как раз перед вылетом и тоже ни о чем не знала, мы, естественно, провели эту ночь в обнимку, разговорах и рыданиях; Димка — его выловили охранники аэропорта за незаконное проникновение на взлетное поле, чтобы помахать мне рукой; одноклассники Мася и Жарский, пытающиеся шутить. Перед глазами плыло, в уме не укладывалось. За 13 часов перелета с Дальнего Востока на Ближний, я так и не сформулировала для себя, что происходит.

Прощальные фото с Димкой, последняя ночь с Ксюшей, отходная с одноклассниками и аэропорт

В этом месте очень хочется сказать, что в Тель-Авиве я обрела свое настоящее счастье, на сим заканчиваю, спасибо за внимание, здоровья вам и всего доброго. Но от Тель-Авива меня на тот момент отделяло ещё пять лет, по крайней мере три из которых были совершенным безумием.

Cut the Rope

Пройдя очередные стеклянные двери аэропорта Бен Гурион, я удивилась — зачем включили в этом здании такое яростное отопление? Но тут дошло, что это уже улица. Меня встречал представитель той самой сохнутовской-молодежи-в-офигительных-штанах мадрих Андрей (по-нашему — пионервожатый). За время дороги мы успели обсудить мои планы на будущее образование, и планы эти, оказывается, сводились к одному только слову “Бецалель” (Иерусалимская Академия Искусства и Дизайна).

Самая продвинутая СЭЛа страны располагалась в центре абсорбции Бейт Канада — шестиэтажном двухкорпусном здании, обнесенном зеленым забором (о нем вы еще услышите). В одном из корпусов жили новоприбывшие семьи со всего мира, а в другом — ровно 99 участников программы, недавних выпускников постсоветских школ, большей частью медалистов или близких к тому. Вам, конечно, сразу представилась толпа кучерявых ботанов в очках, но нет, народ выглядел вполне адекватно и многообещающе.

Условия, в которые нас пересадили, способствовали быстрой социализации и знакомствам: собрания, лекции, совместные выходы в город, уроки иврита по 6 часов в день, трехразовое опять же питание в общей столовой. Поначалу все ходили друг к другу в гости, собирались по вечерам с гитарой, алкоголем и кальяном (два последних ингредиента были строго, под угрозой отправки обратно, запрещены программой, но каким-то образом все же безнаказанно проникали извне), слушали истории друг друга из прошлой жизни, присматривались, кто есть кто.

Но прошло совсем немного времени, и с помощью минимального количества рокировок вся СЭЛа разделилась на касты и сословия, с четкой вертикальной иерархией с шестого по третий этаж — от крутых к ботанам (или как можно еще более политкорректно выразиться). На второй этаж, с опозданием в два месяца, завезли не вписывающуюся в этот уклад Украину, и она, потыкавшись немного по другим этажам, тоже зажила собственным организмом. На напрашивающийся у вас вопрос, отвечу сразу — мы жили на четвертом, такой своеобразный среднячок. Снобами (видимо по условиям поступления) были примерно все, включая нас.

Да, с какого-то момента слово “я” потеряет свою актуальность, наступит “мы”. Я хорошо помню этот момент: мы с Юлькой стоим на крыше Бейт Канады, облокотившись на загородки, задумчиво смотрим на панораму Иерусалима, и тут я констатирую: “Знаешь, Юлька, мне здесь никто не интересен, кроме тебя”. Юлька признается в том же самом. В тот вечер, когда меня привезли из аэропорта, оказалось, что среди 99 детей нет ни одного знакомого, так что заселили в комнату с двумя девчонками из Омска — Юлей и Инной. Увидев Юльку впервые, несмотря на усталость и шок, я обомлела и страшно обрадовалась — это было воплощение девушки моей мечты.

Серьезно, я просто не поверила, что такое может быть, как будто всю жизнь искала именно такого человека, и вот она тут. Девочки начали показывать новое жилье: тут бойлер, который надо включать, если хочешь помыться — горячая вода не шла по дефолту, тут твои вешалки в шкафу, тут туалет, вот тут спим мы (просторная комната с двумя кроватями), а здесь твоя отдельная комната — они открыли дверь в подобие кладовки два на два метра с кроватью, столом и окном. Я встала посередине и попыталась раскинуть руки в стороны — получилось. Это даже хорошо, что есть свое пространство. В ту ночь, я, конечно, не спала, переосознавала и прокручивала, сопровождая эти действа разных тональностей вытьем.

Первые походы по Иерусалиму, тот самый огрызок яблока, попытки неистово веселиться с Инной и Олей и рыдания в подушку у Юльки на кровати

Распорядок дня складывался примерно такой: утром вскочить, почистить зубы, одеться и на иврит — спуск на лифте на первый этаж длился пару минут, но все равно мы частенько опаздывали. На первой перемене (ну или до учебы, если ты не уважаешь свой сон) — завтрак в виде стандартного для Израиля шведского стола — корнфлекс, салаты, тунец, сыр, хлеб, йогурты, шоколадная паста Шахар (попробовав ее впервые, все кривились, а потом ничо, привыкли на безрыбье). До двух часов дня снова изучение иврита.

СЭЛу разделили на 3 группы по уровням, мы были во второй, среди хорошистов. С моей отвратительной способностью к языкам, надо отдать должное учительнице Тамаре — каждое произнесенное ею слово и правило навсегда отпечатывалось в мозгу, и уже через месяц мы могли с грехом пополам говорить, читать и писать. Тамара была миниатюрной, совершенно позитивной израильтянкой, русского она не знала, и это не превращало учебу в фарс.

На обед давали какое-то одно блюдо, которым мы обжирались, заедая постоянный стресс. Остаток дня слонялись по территории Бейт Канады, поднимались в комнаты и писали письма, делали уроки, выписывая труднозапоминаемые слова на бумажки с рисуночками и обклеивали ими туалет, часто мадрихи гуляли с нами по городу. Выходить одним за пределы зеленого забора в первые три месяца запрещалось — у нас еще не было ни документов, ни денег, ни элементарных гражданских прав. В семь часов был ужин (опять обжорство), после которого мы обычно еще немножко занимались и ложились на кровати рыдать — иногда по отдельности, иногда напару с Юлькой. Иногда все вчетвером — плюс Инна и ее подруга Оля из дружественной комнаты.

Где-то Там

Перед ужином помоюсь
Улыбнусь лицу привычно
А пожрав свалюсь на койку
Все случится как обычно

Продвижение в иврите
Деградации обратно
СЭЛу не за что винить мне
СЭЛа тут не виновата

Только днем уединяясь
Ухожу в мирок знакомый
Говоря с листком бумаги
Вспоминаю где мне место

Только утром просыпаясь
Понимаю что не дома
В этом городе мне странно
В этой комнате мне тесно

Прочитав этот стих, мама в Хабаровске тоже начала рыдать и сильно сомневаться в правильности нашего решения.

Димкины фотки, развешанные по стенам, со временем превратились в своеобразные иконы, на которые я молилась. В нашей обильной (насколько это возможно во времена бумажных писем) переписке было решено, что через год он приедет ко мне с серьезными намерениями — жениться. Эту мысль озвучила бабушка перед отъездом, и тогда она показалась мне абсурдом. Но когда у тебя срывает крышу, еще и не за такое зацепишься. Мечталось, вот оно — приедет Димка, и все станет хорошо. Забегая вперед, скажу, что через год Димка таки приехал, и это была встреча двух чужих людей — каждый безумен, но по-своему. Прожив у меня месяц, Димка вернулся домой, а потом поехал автостопом по Китаю, Индии, Тайданду и Европе в поисках просветления. Он и сейчас где-то на Филиппинах снимает репортажи и открывает все новые и новые чакры.

Тем временем мы с Юлькой окончательно разделили мир на НАШИХ и ЧУЖИХ. НАШИ были представлены в малом составе — непосредственно мы двое, а ЧУЖИЕ являли собой однородную человеческую массу, контакт с которой по возможности сводился к минимуму. Если мы и расширяли круг общения, то это были люди вне Бейт-Канадовских стен. По программе НААЛЕ (та же волынка, что и СЭЛА, только три года) в киббуц под Иерусалимом приехал Юлькин младший брат Миша, у которого сложилась хорошая компания технарей — с “братьями нашими меньшими” мы дружили и в последующие годы — ходили на концерты, выезжали на природу, с ними было весело. В том же киббуце оканчивал НААЛЕ мой лицейский товарищ Саша.

На выходных разрешалось выезжать к родственникам, у кого они были — так мы однажды поехали в киббуц к ним, они отпросились к нам, а встретились примерно посередине — на берегу озера Кинерет на рокфесте: ночевали в палатках, ели туну и корнфлекс с шоколадной пастой Шахар, вынесенные за пазухой из нашей столовой, купались в озере и пили вино — в общем, отрывались, как могли. Возвращаться, для пущего бунтарства, решили автостопом, и в первой же остановившейся машине сидела наша мадриха из Бейт Канады с совершенно круглыми глазами. Ну, понятно, это было довольно неожиданно увидеть своих питомцев без документов у черта на куличках, ловящих попутку. Она была клевой, и никому на нас не настучала.

Потом приехал по программе для мальчиков-программистов (меня туда почему-то не пустили) другой паралеллоклассник Серега — ему впаривали углубленное изучение информатики и некий упор на еврейские традиции, кто же мог предположить, что это окажется религиозная ешива, где его встретят бородатые дядьки с Торой в руках и (о, ужас!) улыбающийся моэль с ножичком наготове. С группой коллег по несчастью они срочно побежали в Сохнут и потребовали перевода в другое место (пока не случилось непоправимое) и вскоре свалили в параллельную Иерусалимскую СЭЛу Элеф — там не было забора и царила анархия. Серега привез подарочки их Хабаровска, заходил в гости и скрашивал наше существование программерским юмором. Потом сгинул в пучинах этого беспощадного города.

Кинерет с Мишей и Сашей, мой день рождения (там еще два каких-то левых чувака справа), слет СЭЛы (Серега уже нерелигиозен и очень этому рад) и документальное подтверждение того, что именно мы с Юлькой внесли однажды в Бейт Канаду вшивый матрац

Раз в две недели СЭЛу и правда возили по стране (лютая ненависть к организованным экскурсиям преследует меня и по сей день, наряду с ненавистью к запаху мандаринок и стирального порошка из прачечной), мы с Юлькой изобрели способ спать в автобусе валетиком, крепко вцепившись друг в дружку, а во время походов при любом удобном случае старались отделаться от 99 лучших друзей и куда-нибудь свалить. У нас появился свой слэнг, коды и междусобойные шутки, которые были непонятны всем остальным. Думаю, СЭЛа и правда была не виновата, виноват был, скорее, мой лицей и его физико-математический аналог в Омске, задавшие нам какие-то особые паттерны поведения, не вписывающиеся в общепринятые нормы. Может, где-то в дебрях третьего этажа и засели братья по разуму, но они тоже замкнулись на себе и удачно шифровались.

Дорогие одноСЭЛьчане! Сейчас половина из вас мои друзья в фб, все как один замечательные взрослые люди, вас приятно встречать на улице и узнавать, как ваши дела, но тогда вы виделись мне каким-то единым враждебным лагерем, находиться в котором было невыносимо.

Пережить эту долгую зиму не хватает ни слез ни сил

В ноябре нам раздали удостоверения личности, помогли открыть счета в банках и медицинскую страховку. Теперь мы, наконец-то могли выходить во внешний мир без сопровождения. Казалось, где-то там куева туча клевых чуваков, клубов по интересам и верный путь к возвращению к корням. Но снаружи был непонятный иврит и еще более непонятные израильтяне:

* Религиозные мужчины и женщины в шляпах и платках, как будто телепортированные сюда из другого века

* Узколицые марокканцы, желающие познакомиться

* Поучающие жизненными советами русские старожилы, с акцентом говорящие на обоих языках и через каждую минуту спрашивающие “как дела”

* Рынок с грязью, толкучкой, орущими продавцами и невкусной колбасой

* А главное — этот неуютный белокаменный город с кривыми узкими улочками и давящими на психику домами — я так и не смогла полюбить Иерусалим

Все стало еще хуже, спасения не находилось. Каждый день мы надеялись, что вот завтра наверняка что-то произойдет, что-то изменится, жизнь пойдет на лад. Но проходили недели, распорядок не менялся, мы все так же бесконечно учились (к ивриту прибавилась математика, программирование и английский), а потом падали на матрас и опять за свое. Особенно хорошо рыдания шли под Калинов Мост, но и другие группы доставляли. Когда привезенная из дома коллекция была заслушана до дыр, мы нашли магазин русской музыки возле машбира, и тратили на кассеты основную часть карманных денег.

Такое количество русского и зарубежного рока, как в Бейт Канаде, я не слушала даже в Хабаровске. А еще мы растолстели. В данном случае, произнося слово “мы” я имею в виду всех СЭЛовцев, кроме редких счастливчиков с особенно развитым метаболизмом. Как сейчас помню — сидим в комнате, я пересчитываю складки на животе, а Юлька пускает волну — хлопает себя по бедру с одной стороны, и она плавно идет до другой. Была еще одна девочка, которая приехала из России на тоненьких ножках, а к концу программы пацаны говорили: “как же я любил ее двадцать килограмм назад…” Хумус и шоколадная паста Шахар сделали свое мерзкое дело, и к новому году многим из нас пришлось основательно обновить гардероб.

Веселая компания единомышленников путешествует по Израилю

Последний герой Бейт Канады

В этой ночи больше смысла
Чем в обыденности рвотной
Крик Нирваны в темной клетке
Разрывает в клочья звезды

Новый день погряз в болоте
Снова разочарованье
Где-то в ненависти в злобе
Похоронены желанья

Завтра чем-то вновь утешит
И бессмысленность забрыжет
Нервным смехом гнусным гоном
Старой песней сладкой дремой

Вечность тьма на батарейках
Нет ни времени ни завтра
Больше чтоб не повторяться
Просыпаться умываться

Звук гитары заглушает
Мозг очищенный от мыслей
Что мне свет дождливых окон?
В этой ночи больше смысла

После нового года к нам обеим приезжали родители. Мы волновались, искали для них недорогие квартиры и предчувствовали радостную встречу. Обнять их было счастьем, но быстро выяснилось, что это уже не те уверенные в себе и всезнающие взрослые, а растерянные в новой стране люди, которые еще хуже нас понимали, что происходит. Их сразу встретила бюрократия, арендная плата, подтверждение диплома, необходимость наскоро выучить язык, чтобы худо-бедно изъясняться на тех черных работах (уборки и уход за стариками), куда приходилось устраиваться на первых парах.

Мы вдруг осознали себя уже не детьми, а привыкшими к пусть и стремной, но самостоятельной жизни отдельными от семьи гражданскими единицами. Помочь родителям мы ничем не могли, а у них не оставалось сил, чтобы помогать нам. Жизнь в Бейт Канаде продолжилась практически без изменений, с той лишь разницей, что теперь, вместо писем и звонков маме, можно было надеть наушники, включить очередную кассету и прогуляться пешком из Армон ХаНацива в Катамоны, чтобы увидеть ее и бабушку лично. Жаловаться и плакаться теперь не было смысла — у них и своих проблем хватало, гораздо серьезнее.

СЭЛовцам разрешили понемногу подрабатывать, и мы с Юлькой устроились в кафе Арома — сначала на мытье посуды и уборку столов, потом меня повысили до сендвичей, а Юлькина карьера дошла до самой кассы.

Арома достойна отдельного рассказа, поэтому тут вкратце: пусть эта работа и была довольно неприятной и однообразной, она давала некоторые бонусы в виде разговорного иврита, дополнительных денег, жирных сендвичей (хабаровские джинсы однажды прямо посреди смены лопнули у меня на жопе, не выдержав давления) и маленьких фирменных шоколадок, набиваемых нами по карманам в конце рабочего дня, из оберток которых у нас в комнате было выложено слово ХАЛЯВА. Кроме того, в Арому устроились ещё несколько ребят с СЭЛы и, в отделенных от Бейт Канады условиях, они оказывались отличными чуваками, что не могло не радовать. Жизнь таки продолжалась, и было даже немало хороших моментов, просто в противовес общей душевной яме, хотелось чего-то ну совсем из ряда вон прекрасного, а его не наступало.

* * *

Привычный процесс на бездейство роптать
Взбираясь с ногами в нестрашный покой
А время пытается что-то сказать
Несясь пред глазами бегущей строкой

Весной началась активная подготовка к поступлению на мехину — подготовительный год учёбы, который были обязаны пройти перед универом все новые репатрианты, не имевшие израильского аттестата. Вся программа СЭЛы была ориентирована на этот сценарий, и люди активно засели за учебники психометрии. Все, кроме меня. Для Бецалеля не требовалось никакой мехины, там были совсем другие критерии поступления, о которых наши мадрихи не имели никакого понятия. Они беспомощно разводили руками, мол была у нас в прошлом году одна девочка, которая очень хотела и сразу поступила, но по ней сразу было видно, что поступит. А тебе удачи, конечно, но…

В глазах их читалась надежда, что я все же одумаюсь и выберу что-нибудь другое (чтобы не портить СЭЛовскую статистику поступлений), потому что вот та девочка — она сразу была такая однозначно бецалельская, а ты хз, мы о тебе вообще ничего не знаем. Их сочувствующие взгляды нехило расстраивали, потому что я уже сходила на день открытых дверей в Бецалель, и с тех пор, борясь с синдромом самозванца, бредила этими разноцветными коридорами, видом на пустыню из красных окон и безумно одетыми студентами.

В описании факультетов, понимая их смысл очень приблизительно , я искала слово 3D MAX, и нашла его только на отделении промдизайна. Ну что ж, значит запишемся туда. Конечно, обнаружив себя через полгода с пилой и сверлом в руках, я почувствовала неладное и по профессии потом ни дня не проработала, но зато вполне оторвалась на 3Д-моделлинге. О Бецалеле тоже надо когда-нибудь обязательно написать отдельно, потому что история долгая. Завершая параграф, добавлю только, что, как очень часто бывает в моей жизни, после экзаменов меня внесли в список ожидания (с заданиями я справилась вполне неплохо, но собеседование на иврите было тем ещё цирком), и только за две недели до начала занятий сообщили о том, что одно место освободилось (оказывается я была 41-ая в списке на 40 мест — хорошо, что раньше не знала), и добро пожаловать.

Была еще неделя армии, про которую могу сказать только одно: в армии ещё хреновее, чем на СЭЛе. Хорошо, что я приехала после 16-ти, и в таком случае закон не обязывал служить.

Под конец программы Бейт Канада опустела: народ работал, часто ночевал у родителей или у каких-то сторонних приятелей, шлялся где попало, всех немного попустило, потому что не нужно было 24 часа в сутки вариться в навязанном тебе обществе. На одном из всеизраильских слетов СЭЛы я неожиданно затусовалась с чуваками из Элефа — у них лица были попроще — и теперь частенько пропадала там. С Юлькой мы открыли новый способ развлечений ездить по стране автостопом — наконец-то по-настоящему вдвоем, без 99 лучших друзей. И вот все закончилось. Было странно отклеивать со стен комнаты старые хабаровские фотографии, выученные до деталей, и новые рисунки, пропитанные болью и тленом, складывать все в коробочку и переезжать опять — к маме, на этот раз без всякого сожаления.

Оставленная без сожаления комната, мама в Иерусалиме, питомцы Элефа с лицами попроще и зонтик, подаренный учительницей Тамарой, на фото с которой хорошо видно, какая у меня наетая харя она миниатюрная

Очень хотелось верить, что самое плохое позади, но реальный взрослый мир, на который мы возлагали большие надежды, встречал нас с усмешкой, гадко хихикая и потирая руки.

(Продолжение следует)

З.Ы. Гениально! Я назову это мемуаротерапией. Девять месяцев сущего ада вдруг компактно сжались до пятнадцатиминутного чтива, не такого уж и страшного, и даже явственно выделились плюсы: СЭЛа подарила мне Юльку и иврит, а также, наверное, сильно смягчила шок от переезда в новую страну. Ждите новых соплей — про Арому и Бецалель, а я пошла спать…