Главная роль Елизаветы Боярской
В первый раз я читала роман в 17 лет, и так я Анну тогда уважала! За каждый ее поступок, за то, что бросает вызов обществу, бросает сына, безоглядно разрушает брак с этим холодным, ужасным человеком, Карениным. И, конечно, такая любовь могла закончиться только смертью. Все меня в этом восхищало. Позже читала уже с другим чувством. А вот сейчас, когда перечитывала перед пробами, все представилось уже далеко не таким однозначным.
Какая необратимая, страшная история случилась с Анной и с ее семьей. Сколько судеб искорежила эта любовь, эта черная и гнетущая страсть, которая заволокла ей голову.
Как жалко Каренина, какой он благородный, какой честнейший человек! Какая открылась ему уже в почтенном возрасте истина – способность прощения, принятия. Но его только презирают за его добродетель, он теряет все: жену, отношения с сыном, уважение общества. Сережа, как ужасно, непереносимо жалко этого мальчика, которого разлука с матерью травмировала на всю жизнь и сделала несчастным.
Вронский сам рос без отца – в 8 лет мать, известная своими светскими связями с разными мужчинами, фактически сдает его в пажеский корпус. И он просто не знает, что такое ответственность любви и не знает ничего про это чувство, доверяет лишь инстинктивному ощущению. Cоединившись с Анной, он не ожидал, что разбудит в ней такую бездну чувств. И он не знает, как с ней справляться.
И Анна, любившая и уважавшая мужа, но ничего не знавшая про страсть, вкусив неизведанное, сжигает все мосты и падает в бездну этих отношений.
Жертвует сыном, семьей, положением в обществе. И требует от Вронского чувства, соразмерного ее жертве, всепоглощающего, а он просто не способен на такой масштаб чувств. Нестерпимо жалко каждого из них – эта связь искалечила судьбы всем. И, дойдя до полного, трагического непонимания с Вронским, измучив себя и всех вокруг, дойдя до испепелившего ее душу отчаяния, Анна берет на себя ответственность прекратить это нестерпимое положение.
Сыграть Каренину я хотела всегда, конечно. Хотелось это пережить, произносить эти тексты, погрузиться в эти обстоятельства. Но, мягко говоря, такая роль не с каждой актрисой случается.
И тем не менее, я была уверена: каким-то образом я с ней столкнусь. Сижу однажды со своим другом в кафе, и он говорит, что будет сниматься кино – «Вронский». Я удивляюсь: «Вронский»? Странно, ну хорошо… Но Анна Каренина-то там есть, наверное, все равно?» Он: «Ну, наверное, есть». Я подумала: так, нужно как-то туда попасть. И буквально на следующий день мой директор, которой я даже не успела еще ничего сказать, звонит и говорит, что меня приглашают на эти пробы.
Уже через пять минут после звонка я нашла книжку и села перечитывать. Не для того, чтобы вспомнить события, я их прекрасно знаю, а чтобы, знаете, как после хорошего спектакля или фильма – послевкусие еще трепещет и тебе есть о чем сказать, мне хотелось вот этого свежего ощущения.
У меня в это время еще были съемки, и было ужасно неловко, что я во время съемок одного фильма готовлюсь к другому, но не было другого выхода. И чтобы не вызывать возмущения, я заклеила книжку газетой, чтобы обложку не было видно, и сидела, перечитывала. И, действительно, во мне все это вновь проснулось, меня обаяло, взбудоражило, расстроило, растрогало, взгневило и так далее. В общем, уже хотелось высказаться.
Первые пробы были как раз с Максимом (актер Максим Матвеев, супруг Елизаветы, – Прим. Ред.). Я ему говорю, что еду на пробы, и выясняется, что он едет туда же, пробоваться на Вронского. Так мы друг от друга узнали, что нас позвали на один проект. Кроме текста пробы я подготовила еще один эпизод и попросила Карена Георгиевича его тоже сыграть. И думаю, что очень не зря я это сделала. Потом было еще три-четыре пробы с несколькими Карениными и Вронскими, потом с Викой Исаковой, которая на Долли пробовалась, и это были самые короткие пробы: один раз сняли сцену в ее сторону, один – в мою, общий план, и Карен Георгиевич сказал: «Ну, с вами мне все понятно, дамы».
Все спрашивают: «Что, что такое?» Но я никому ничего не сказала, съемки – такое дело, все может остановиться в любой момент. Максима тоже утвердили на Вронского. И начался самый важный процесс – подготовка. Готовились мы с Максимом либо на даче у родителей, либо дома, но непременно на кухне. Раскладывали вокруг себя роман, сценарий, дневники Толстого, лекции институтские, статьи… И днями и ночами обсуждали, как должна развиваться каждая сцена, как она двигает историю, что главное в сцене, где в ней кульминация, кто наступает, кто инициатор конфликта, кто старается удержать, нивелирует. Обдумывали и простраивали внутренне каждый поворот своих героев. Это такая тонкая вязь, и этим надо серьезно заниматься, особенно когда речь идет о таком материале.
Я выписала из романа все эпитеты, которыми Анну наделял сам Толстой и которыми ее описывали разные персонажи. И они в разные моменты истории настолько принципиально различны, что возникает ощущение, что речь идет не об одной женщине, а о нескольких.
Но это говорит только об одном: Анна, как и любой человек, живая и может быть обуреваема самыми разнообразными чувствами – от светлых до самых низменных. Каждый из нас может сказать это и про себя.
В этом и величие большой литературы: нет однобокости, однозначности героев, как и все живые люди, они внутренне пластичны и подвижны, именно поэтому мы так за них переживаем и часто узнаем себя в них. И нам с Кареном Георгиевичем очень важно было сделать Анну живой. Она очень молода – когда начинается история, ей 26 лет. Я понимаю, что для того времени это уже состоявшаяся женщина – мать, жена… Но мне было важно, чтобы ушел этот стереотип – светской гранддамы. Мне казалось, что она, наоборот, очень простая и обаятельная, именно за это ее и обожают в обществе: за то, что естественная, что «легко подбежала к брату своей походкой».
Не статуарность изысканной женщины, не что-то эпичное и строгое, а обаятельная молоденькая женщина, которая смеется, тискает детей Долли, которая располагает к себе. И которая, я считаю, любит своего мужа, без страсти, да, но любит, уважает, у них хорошая семья, она обожает сына. И сказать, что ей чего-то катастрофически не хватало, душили нелюбовь и отчаяние, – нет, такого не было. Только когда появился Вронский, она поняла, что это ни с чем не сравнимое чувство. Там есть эпизод, когда она пришла после вечера в доме Бетси Тверской, где виделась с Вронским: задумчивая, ложится в постель с мужем, смотрит на него, а он лежит и храпит громко, с приоткрытым ртом.
Мелочь, на которую бы раньше не обратила внимание, но эти мелочи и безоговорочное превосходство обаяния Вронского необратимо вымещают мужа из ее сознания.
Не было бы этой встречи – ну храпит и храпит, всегда храпел и будет храпеть. Она бы по-другому относилась. И не случись этот Вронский, может, она бы в полном согласии прожила свою жизнь с Карениным.
Хорошо, что у нас была возможность подробно продумать драматургию костюма Анны. Вся ее одежда «работала» вместе с ней, развивала историю. Если в начале наряды у Анны простые, очень повседневные, в спокойных, нежных тонах, то с появлением Вронского в ее жизнь входят более интенсивные и более тревожные цвета: лаванда переходит в сирень, затем в фиолет, в пурпур… И последнее ее платье уже кричащекрасное, кровавое. Костюм всегда подчеркивал эмоциональное состояние героини и атмосферу ситуации. Так же, как и интерьеры, в которых происходила каждая сцена.
Вообще-то, что сделал художник Сергей Февралев со своей командой, – это произведение искусства. Они же построили по сути настоящие петербургские дворцы с подробным убранством, с этими потолками, паркетами…
Не могу поверить, что все разобрали, это нужно было на веки вечные оставить и водить туда экскурсии, как в Эрмитаж. При этом каждая комната подчеркивала характер героев, их отношения, их внутреннее состояние.
Например, комната Каренина, внешне спокойного, уравновешенного персонажа: на стенах – гравюры каких-то побоищ, копья, кровь, лошади, кричащие под лошадьми люди – это же его внутренняя боль, его истинное эмоциональное состояние, когда случается разлад семьи, в нем бушуют совершенно отчаянные, больные вещи. Их спальня – огромная, холодная, темная…
Такая же огромная гостиная – пустой стол с огромным количеством стульев, огромная люстра – и это тоже о внутреннем одиночестве. И противоположные этому – пространства, в которых снимались любовные сцены Анны с Вронским. Они более маленькие, уютные, более «человеческие». И столько подробностей, что хочется остановить каждый кадр и рассматривать.
Я в полном восхищении от работы команды и надеюсь, зрители разделят со мной эти чувства: наслаждение от соприкосновения с великой историей и с тем, как она снята.
