Абрам Махлин и жена Великого князя Романова
Великий князь Николай Константинович Романов и княгиня Надежда Искандер
Как начальник Ташкентской тюрьмы прелюбодействовал с супругой врага Советской власти и чего это ему стоило стараниями его законной жены Гени
Семен ГИТЛИН
Фрагменты из книги «Воспоминания историка о жизни в СССР и в Израиле»
…За стеной нашей кибитки, в соседнем дворе, жил старший брат папы Герш (Герасим) Менделевич Гитлин с супругой Сарой (Юлией) Абрамовной Гитлиной (1910, Рига — 1992, Ташкент). Дядя Гриша со временем стал известен в Ташкенте как первоклассный заготовщик женских туфель из лакированной кожи, которые у него заказывали многие сапожники. Одним из них был Мотос Статников. Жена Мотоса в это время помогала девушке Саре, которая жила на одной с ней улице.
Родилась Сара в Риге в 1910 году в очень состоятельной семье Мильман. Отец Сары уехал в США, а жена Блюма отказалась ехать с ним и осталась с детьми — дочерью и сыном Хаимом. Сына выкрали, все полагали, что это сделал отец. Блюма от отчаяния на глазах дочери выпила уксусную эссенцию и погибла. Сару забрала бабушка Ривка, мама Блюмы. Боясь, что Сару тоже могут выкрасть, сын Ривки Абрам Исаевич Махлин, в то время занимавший должность начальника Ташкентской тюрьмы, забрал племянницу в Ташкент, удочерил ее, сменил имя — она стала Юлией Абрамовной Махлиной.
Абрам Махлин, выходец из зажиточной семьи, принимал активное участие в революционных событиях в Прибалтике. Его направили на работу в Ашхабад, а затем перевели в Ташкент и назначили начальником Ташкентской тюрьмы. Он был деятельным человеком, видным мужчиной, пользовался большим успехом у женщин. Последней его любовью стала Надежда Искандер, бывшая жена Великого князя Николая Константиновича Романова (1850-1918), которого все считали наместником дома Романовых в Туркестане.
За недостойное поведение в 1874 году императором Александром II Великий князь был сослан в Ташкент. По пути в Туркестан он прибыл в Оренбург, где зимой 1878 года тайно обвенчался с Надеждой Александровной Дрейер, дочерью оренбургского полицмейстера Александра Густавовича Дрейера. После проверки слухов в Петербурге специальным указом Синода брак был расторгнут, а семейству Дрейер было приказано покинуть город (что не было исполнено).
Следующий монарх, Александр III, дозволил узаконить морганатический брак (между лицами неравного положения), но Надежда Александровна Дрейер как лицо более низкого положения не получила такого же высокого социального статуса, какой был у Николая Константиновича. При этом молодым было предписано отправиться в Туркестанский край. Здесь Великий князь жил сначала под именем полковника Волынского. Позже стал называть себя Искандером. Эту фамилию, в дальнейшем высочайше узаконенную, носят его потомки — князья Искандеры.
В 1894 году он женился еще на одной даме — Дарье Часовитиновой, пятнадцатилетней дочери жителя Ташкента, принадлежавшего к казацкому сословию. В обществе князь появлялся одновременно с двумя женами. Уже в 1899 году Надежде Дрейер было высочайше повелено именоваться впредь фамилией «Искандер».
Великий князь скончался на даче под Ташкентом от воспаления легких в январе 1918 года. Похоронен в сквере рядом с военным Георгиевским собором.
Дворец Великого князя Николая Константиновича в Ташкенте. Сооружен в 1890 году В.С.Гейнцельманом. Флигели достраивал А.Н.Бенуа. Ныне в реставрированном здании — Дом приемов Министерства иностранных дел Узбекистана (с почтовой открытки издательства И.А.Бекназарова, 1909 год)
Надежда Дрейер-Искандер после смерти мужа оказалась в тюрьме, где начальником был Абрам Махлин. Красавец Махлин не любил свою жену, женился на ней по принуждению. Он и Надежда полюбили друг друга. Вначале тайно встречались в квартире при ташкентской тюрьме, а затем Абрам Исаевич уже и не скрывал своей связи с Дрейер-Искандер.
Но вскоре Геня, жена Абрама Махлина, ревнуя мужа, сообщила в ВЧК Туркестана, что он прелюбодействует с арестанткой Искандер, вдовой Великого князя Николая Константиновича. Проверка доноса Гени Махлиной подтвердила этот факт. За связь с «врагом Советской власти» Абрам Махлин был расстрелян. Многодетную мать (осталось четверо детей) за помощь в «борьбе с врагами» оставили в той же квартире в центре города, на улице Чимкентской.
Никто из близких не помнит, чтобы Геня когда-нибудь сожалела о содеянном. Я знал эту семью и в юные годы иногда приходил к ним…
После расстрела Абрама Махлина Сару определили в еврейский детский дом, принадлежавший обществу «Маккаби». По субботам детей отпускали домой, Сара приходила в семью Статниковых, где жена Мотоса помогала ей чем могла. К Статниковым приходил в гости и дядя Гриша. Здесь они познакомились и стали общаться. Это был 1925 год. Жена Мотоса надеялась на то, что Гриша как взрослый, серьезный и трудолюбивый человек будет опекать Сару, а та, в свою очередь, поможет ему по дому.
Дядя Гриша полюбил Сару настолько, что не мог, по его выражению, жить без нее. Когда в 1926 году Саре исполнилось 16 лет, они поженились и прожили вместе всю жизнь, пройдя на этом пути серьезные испытания. В 1927 году дядя Гриша переболел гриппом, что отразилось на его опорно-двигательной системе. Он вскоре перестал работать на обувной фабрике и начал трудиться на дому.
Николай Константинович в кругу родных. Слева направо сидят сестра Ольга и её жених Георг Греческий, мать — Александра Иосифовна. Нижний ряд: Великие князья …
Сара проявила большое мужество, скрасив его одиночество, а дядя Гриша сделал все, чтобы она жила в достатке и спокойствии. Детей у них еще не было, и я часто приходил к ним играть. Помню, они снимали хорошую комнату на двоих, с высоким потолком, двумя большими окнами. У одного из них стояла старая ножная швейная машинка «Зингер», которую дядя привез еще из Витебска.
В середине комнаты разместили большой квадратный раздвижной стол, в углу — шифоньер с большим зеркалом, а рядом — металлическую кровать. Вход в комнату возможен был только через небольшой тамбур, часть которого входила внутрь квартиры и использовалась как кладовая, а на другой части, перед входом в комнату, готовили пищу на примусе…
Семья дяди Гриши Гитлина жила в достатке. Он не отказывал в помощи, когда мои родители просили об этом. Дядя был классным специалистом. К нему приходили сапожники и заказывали заготовки из лаковой кожи разного цвета для женских туфель определенного размера. Часто я наблюдал, как он работает: на гладкой доске вырезал нужного размера кожу, кроил и делал заготовку, затем ловко и умело натягивал ее на колодку, которую приносили сапожники, а потом аккуратно шил на машинке «Зингер».
Она служила ему верой и правдой, он ласково говорил: «Это моя кормилица». Дядя Гриша редко выходил за пределы двора, но знал обо всем. Во время работы вел неспешный и доверительный разговор со своими клиентами.
* * *
Дядя Гриша и тетя Сара всегда тепло встречали меня. Я приходил к ним и занимал свое любимое место под столом. Там было удобно играть в «войну», и я никому не мешал. Они где-то достали бывшие в употреблении фигурки солдат, и моя игра в «войну» стала интереснее. С улыбкой слушали мои рассказы о случившемся на улице или еще где-то… Он часто подшучивал надо мной.
В октябре 1939 года у них родился сын Марик. Тогда я впервые присутствовал на церемонии обрезания (брит-мила), проведенной в нашем доме. Операцию блестяще сделал уважаемый на Кашгарке моэль Капуткин. Профессия моэля была в Советском Союзе под запретом, но в Узбекистане никого не подвергали гонениям за совершение этой операции. Капуткин жил близко от нас в проезде Кряжеский. Он был известен и как шохет. Мама всегда отправляла меня к нему с курицей. Он в своем дворе за небольшую плату резал птицу, и после того, как переставала капать кровь, ее возвращали владельцу.
Моему папе, Исааку Гитлину, была оказана честь держать на коленях младенца во время операции. Для обезболивания Капуткин макнул соску в вино «Кагор» и на несколько секунд вложил ее в рот ребенку. Операция была проведена блестяще в течение минуты. Через четыре часа Капуткин пришел, взял ребенка на руки, как бы поставил на поверхность стола его ножки и руками их передвинул. Ребенок не плакал. Капуткин, улыбаясь, произнес на идише: «Зеер гит. Хундер цванцик!» («Очень хорошо. До ста двадцати!»), — и ушел…
В сентябре 1951 года тетя Сара родила дочь в роддоме №2, расположенном в правом крыле здания Верховного Совета Узбекской ССР на площади Ленина, всеми называемой Красной. Дочка Римма радовала своих родителей успехами в школе, а затем — на филологическом факультете Ташкентского госуниверситета. После его окончания в течение 28 лет работала учителем русского языка и литературы в средней школе. Уже находясь в Израиле, она продолжает поддерживать связь с некоторыми из своих учеников. Ее муж Валерий Командинов — мастер на все руки: и механик, и слесарь, и плотник, и столяр, и мастер по ремонту бытовой технике и автомашин.
В браке родились две милые девочки — Грэтта и Ира, успешно окончившие Ташкентскую специализированную школу с английским уклоном, а затем и ТашГУ. Обе работали учителями в школах, при этом Грэтта преподавала английский язык, а Ира — русский и английский. Они замужем. Все приехали в Израиль и, преодолев трудности, работают, воспитывают детей. Грэтта много лет работала преподавателем английского языка в религиозной школе, проявила себя как хороший и опытный педагог, ныне преподает английский и одновременно работает завучем в светской школе.
Ира, окончив несколько курсов по экономике, успешно работает в крупных фирмах бухгалтером-экономистом. Муж Грэтты Виталий зарекомендовал себя как хороший специалист по строительству мостов и туннелей. Володя, муж Иры, работает программистом. В каждой семье по трое детей. Внучка Маша после службы в боевых частях ЦАХАЛа учится в университете и работает. Юля в этом году завершает учебу в летно-техническом училище, туда же поступил ее младший брат Виталий. В этом году туда же поступила дочь Иры — Милана.
Мои родители были дружны с семьей дяди Гриши, а он, на правах старшего, часто по-доброму подшучивал над папой. Папа тоже шутил с ним.
В наших семьях не теряли чувства юмора даже в трудные времена. Сколько помню, родители были трудолюбивыми людьми. Мама была верной помощницей папе, почти всегда работала рядом с ним, выполняя различные работы. На ее плечах лежала основная забота по воспитанию детей и ведению домашнего хозяйства.
Для моих родителей немалое значение имел тот факт, что на Кашгарке, где мы жили, компактно проживали тысячи ашкеназов. Жизнь на Кашгарке была подобна местечковой со своими минусами и плюсами, а также своеобразной моделью «плавильного котла» под воздействием окружающего узбекского населения. Все двери домов и калитки дворов были открыты, ничего нельзя было скрыть. Когда кто-то болел, в большинстве случаев рядом всегда были соседи, готовые помочь. Когда рождался ребенок, радовались вместе, а если семью постигало несчастье, то это событие переживали все.
С другой стороны, в условиях начавшихся репрессий жизнь на виду у всех таила угрозу доноса, навета со стороны недобрых людей. Это создавало атмосферу страха. Между собой люди поколения моих родителей разговаривали с оглядкой, хотя детей во все это не посвящали. Но даже в такой обстановке кое-что прорывалось «наружу».
Мне, шестилетнему ребенку, запомнился такой эпизод. Как-то я пришел днем в гости к дяде Грише и тете Саре в уже другую съемную комнату, недалеко от прежней. Ее главное преимущество было в том, что в маленьком дворе, использовавшегося в прошлом для стоянки телеги и лошади, жили лишь они. Однажды днем я пришел к ним в гости, и вслед за мной во двор зашли Сара и двое незнакомых молодых мужчин с мандолиной. Дядя Гриша сидел во дворе и приветливо всем улыбался.
Все шло хорошо, пока мужчины не стали петь известную песню «О Родине», написанной в разгар сталинских кровавых репрессий Василием Лебедевым-Кумачом и Исааком Дунаевским для фильма «Цирк». Но слова в куплете они несколько изменили: «Я другой такой страны не знаю, Где так трудно (вместо — «вольно») дышит человек. От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей Человек проходит, как собака (было — «как хозяин») По необъятной Родине своей…»
Услышав это, дядя Гриша и тетя Сара испуганно крикнули: «Тише-тише! Вы с ума сошли! Немедленно прекратите!» Больше этих мужчин я не видел…
Мы с братом любили еврейские праздники, особенно Хануку, хотя никто нам не рассказывал, с чем связан этот праздник. Но зато с его наступлением родители и родственники давали мне и брату по 5-10 копеек («хануке гелт»). Мы не ведали, что это за праздник, но зато знали, что на эти деньги купим любимые шоколадные конфеты «Мишка», монпансье и мороженое.
В 1935 году для меня наступила новая пора — меня определили в детский сад от Военторга Среднеазиатского военного округа. Он размешался в большом особняке европейской архитектуры по улице Кафанова, пролегавшей перпендикулярно к улице Чимкентской, метрах в 150-ти от Туркменского базара, где папа заведовал небольшим магазином Военторга. Детсад располагал большим двором с фруктовыми деревьями, где обычно в хорошую погоду дети проводили свое время.
Вероятно, помещение когда-то принадлежало зажиточному человеку и было конфисковано новой властью. Дети были в детсаду с 8 часов утра до 5 часов вечера. В каждой комнате стояла печь, зимой там было тепло. Персонал детского сада во главе с заведующей состоял преимущественно из русских женщин. В нашей группе не было детей местных национальностей — детсад был расположен в центре европейской части города, туда брали детей, чьи родители жили в этом районе и работали в системе Военного округа.
Моя жизнь в детсаду в сравнении с жизнью в переулке Гороховый была настоящим раем: изменились условия жизни и среда общения, здесь кормили три раза в день. Через некоторое время стал самостоятельно ходить и возвращаться из детсада. Выходил утром из нашего переулка Турк Янги Шахар и шел пешком почти километр…
Наталья Александровна Андросова-Искандер внучка великого князя Николая Константинов
Запомнил случай, который произошел в начале марта 1935 года. В детсаду каждый готовил для своей мамы подарок к 8 Марта. Я приготовил плавающего лебедя. Контуры лебедя воспитательница карандашом набросала на кусочке белой ткани, а я иголкой с нитками бежевого цвета обвел через два интервала намеченного лебедя, а море — синими нитками.
Бережно нес этот подарок на ладонях, боясь его помять. Было прохладно, я спешил, но на полпути на перекрестке, где находилось здание НКВД, в направлении Красной площади шли колонны с транспарантами. Гораздо позже понял, что это была демонстрация, одобряющая суровое наказание «троцкистско-зиновьевских ублюдков». Милиционеры в плащах и шлемах-буденовках не разрешали переходить дорогу.
Стоял долго. Уже темнело, стали зябнуть руки. Я захныкал, и стоявший около меня милиционер, воспользовавшись какой-то заминкой в движении колонн, перевел меня на другую сторону дороги. Я прибежал домой и вручил маме подарок. Она была очень рада, но, даже не рассмотрев его, стала прежде всего растирать мои замерзшие руки. Мама хранила этот подарок более тридцати лет, но, когда ее не стало, к моему огорчению, я не нашел его.
Александр Николаевич Искандер-Романов
Запомнилось и то, что возвращение из детского сада домой всегда сопровождалось моим наблюдением за происходящим. Очень любил останавливаться у кинотеатра «Хива», построенного еще по указанию Великого князя Николая Константиновича в начале XX века, в центре города, недалеко от его Дворца (с 1930-х годов — Республиканский дворец пионеров и школьников).
На здании кинотеатра снаружи был установлен динамик, который синхронно передавал звуки демонстрируемой кинокартины: речь актеров, музыку и песни. Возвращаясь из детсада, я останавливался у кинотеатра и слушал по динамику тот или иной кинофильм. Для меня это было своего рода убежищем, где можно было предаваться мечтам, как-бы пожить в другом мире.
Приходил домой и под впечатлением только что услышанного эмоционально рассказывал маме, соседям, дяде Грише и тете Саре о кинофильме, которого не видел. Это касалось и того, что я видел на улице. Конечно, здесь не обходилось без моей фантазии. Окружающие слушали с улыбкой. А если я приходил из детсада и ничего не рассказывал, меня спрашивали: «Сема, с тобой ничего не случилось?»
С детсадом связаны и другие воспоминания. Со мной в одной группе был рыжеволосый мальчик Леня Белявский. Родился он в декабре 1929 года в Ташкенте, в семье ветерана трех войн (Первой мировой, гражданской и Второй мировой), директора ташкентского магазина «Военная книга» Михаила Яковлевича и фармацевта, заместителя. управляющего центральной аптекой Розы Львовны. Жили они на улице Чимкентской, в десяти минутах ходьбы от нашего детсада. Однажды во время тихого часа нам обоим одновременно приспичило, и мы подрались из-за ночного горшка, за что в наказание обоих поставили в угол. Об этом мы вспоминали с юмором, когда лет через двенадцать, в 1947-м, встретились уже в университете.
Помню, воспитательница сказала маме, что я интересуюсь сказками и рассматриваю книжки с картинками. Но семейный бюджет на тот период не был рассчитан на покупку книг, а личных библиотек у большинства горожан не было. И мама записалась в городскую библиотеку «Профинтерна», расположенную в центре города, напротив кукольного театра, на первом этаже будущего здания НКВД. Там по просьбе мамы подбирали сказки с учетом моего возраста и моей «грамотности».
Незаметно пролетели почти четыре года жизни в Ташкенте, но в нашей семье не раз вспоминали Витебск. Уже в начале июня 1937 года мама с нами приехала в город, где по-прежнему жили ее родные сестры. Думаю, что это во многом было связано с необходимостью решения каких-то проблем, связанных с прошлой жизнью семьи. Тетя Ципа (Циля) Цирлина 1 июня родила дочь, названную с моей подсказки Светланой — самым популярным в то время именем, как у дочери Сталина (сейчас эта «девочка» живет в Израиле, ей 79 лет).
Мы остановились на квартире у тети Мани Цирлиной. Здесь встретились с тетей Гутей, занимавшей одну из двух комнат квартиры. Это была проходная комната, в которой она и жила, и работала на ножной швейной машине «Зингер». Тетя Гутя жила с семьей тети Мани много лет и, по существу, стала членом этой семьи. Когда мы еще жили в Витебске, то я и Миша по возможности избегали ее.
Ее внешний вид нагонял на нас страх: полная, хромающая на одну ногу, будто не знающие расчески длинные, густые черные волосы, большие черные глаза, открытый большой рот с двумя отсутствующими передними зубами. В общем, «настоящая» Баба-Яга из русской народной сказки. Но мы стали старше и восприняли ее уже по-другому: перед нами была добрая, приветливая женщина, которая не имела своих детей и была рада встрече с нами. Через четыре года, в конце 1941-го, тетя Гутя в числе тысяч евреев города погибла в Витебском гетто…
Погостив у тети Мани пять дней, мы уехали отдыхать в деревню Бешенковичи под Витебском, к родственникам дяди Левы Юдовина, мужа тети Мани. Деревня находилась в живописном месте: кругом хвойные и сосновые леса, луга, протекала река Западная Двина — важная транспортная артерия Белоруссии, по которой на баржах доставляли различные грузы, барражировали пароходы с двумя длинными трубами и с большим приводным колесом. С восхищением мы смотрели, как по реке шел сплав плотов с бревнами…
Время отдыха в Белоруссии пролетело быстро. Мама, судя по всему, торопилась с отъездом в Ташкент. Мы были в деревне и в Витебске всего две недели, но теплые воспоминания об этом времени сохранились по сей день…
