Еврейка из прошлого
Она писала мемуары для себя: как рожала каждые два года, как продавала жемчуг и чулки, как женила детей, чтобы они были разбросаны по всей Европе – на случай новой вспышки чумы или погромов. Но в итоге книгу Глюкель фон Гамельн ждала мировая слава – ею зачитывались и купцы, и ученые талмудисты, и даже поэт Генрих Гейне.
В веках эта удивительная женщина осталась как Глюкель фон Гамельн – немецкое звучание имени, немецкая благородная приставка «фон», немецкий город, где родился её муж, в качестве фамилии. Но имя на идише, языке её детства, звучит не так, да и вместо фамилии еврейские женщины тогда пользовались «отчеством». Так что Гликль бас Иуда Лейб, скромная домашняя писательница и видная предпринимательница рубежа XVII-XVIII веков, даже не догадывалась, как её нарекут почитатели ее таланта. А среди этих почитателей, между прочим, окажется впоследствии множество преуспевающих купцов и фабрикантов, учёных талмудистов и даже поэт Генрих Гейне.
Когда Гликль начинала писать свою книгу – искренние, бесхитростные воспоминания, она вообще не догадывалась, что эти мемуары ждёт мировая известность. Признание книга, конечно, в основном получила как уникальный исторический документ, но и как литературное произведение тоже. Однако цели 44-летней женщины были куда скромнее. Во-первых, оставить назидание своим 12 детям. Во-вторых, развеять чёрную тоску из-за безвременной смерти горячо любимого мужа, финансиста и купца Хаима Гамельна.
Гликль родилась в Гамбурге в 5407 году по еврейскому календарю, то есть в 1646-м или 1647-м, в семье преуспевающего коммерсанта Иуды Иосифа Лейба и его жены Бейлы. Кроме Гликль, у пары было ещё пятеро детей, а также приёмная дочь – падчерица Иуды Лейба от первого брака. Все дети получили полноценное светское и религиозное образование, настолько блестящее, что как раз та самая падчерица, Рейзе, однажды спасла отчима если не от разорения, то от больших финансовых потерь. Гликль пишет, что сводная сестра играла на клавикордах для зашедших в дом французов – клиентов Иуды Лейба – и услышала, как те по-французски договариваются его ограбить. Она тут же, продолжая играть, запела об этом на идише и тем самым предупредила приёмного отца.
Евреи Гамбурга вообще были очень ориентированы на светскую европейскую культуру, читали газеты, ходили в оперу. Несмотря на это, родители Гликль выдали её замуж в неполных 14 лет, а помолвку заключили и того раньше – когда Гликль ещё не было 12. Впрочем, к моменту свадьбы жених, Хаим Гамельн, тоже был очень юн, всего несколькими годами старше невесты. Этот брак оказался удивительно счастливым. Гликль вспоминает первого мужа с тоской и любовью, её потеря невосполнима, даже после долгих лет вдовства она пишет, что нет на свете второго Хаима Гамельна.
Хаим и Гликль, а впоследствии – одна Гликль, также будут женить своих детей очень рано, некоторых дочерей выдадут замуж 12-летними, и все они будут счастливы в браке. Особенно, как ни странно, дочка Эстер, с родителями жениха которой, Моше Крумбаха, Гликль переругивалась в письмах больше года из-за разногласий по поводу приданого. Именно в доме Моше и Эстер Гликль проведёт свои последние годы, а мать Моше, Яхет бас Элиас, одна из наиболее преуспевающих женщин-финансисток своего времени, станет для Гликль подругой.
Итак, в 14 лет Гликль выходит замуж, а уже через год становится матерью. Новоиспечённая бабушка, Бейла, рожала почти одновременно с дочерью, на соседней кровати. Гликль вспоминает: «Моя дорогая мать рассчитала, что ее срок наступит почти одновременно со мной, и как же она была счастлива, что у меня роды начались раньше. Это позволило ей помочь мне, неопытной, юной женщине, перенести страдания. Мы лежали вместе в одной спальне и не завидовали друг другу. Но, Б-же мой, нам не было покоя, потому что соседи то и дело прибегали посмотреть на чудо: мать и дочь, родившие почти одновременно!»
Этим помощь бабушки не ограничилась: по ночам она забирала маленькую Ципору к себе. Бейла тоже родила девочку, и однажды няня перепутала малышек, так что обе молодые матери не сразу разобрались, какая из дочек – ещё и внучка. Первые два года молодые жили с родителями, его и её, потом стали снимать дом: купить они его не могли, потому что власти Гамбурга не поощряли владение евреев недвижимостью. А дальше потянулись счастливые и трудные годы, типичные во многом не только для еврейских, но и для всех европейских женщин третьего сословия. И снова предоставим слово самой Гликль: «Каждые два года я рожала… Меня мучили горести и тревоги, как и всякую мать, в доме которой полно детей – Б-г с ними! – и я считала, что мое бремя тяжелее, чем у других, что никто столько не страдал из-за своих детей, как я. Бедная дурочка, я не понимала своего счастья, когда усаживала детей за стол и они были “как масличные ветви вокруг трапезы моей, как плодовитая лоза в доме моем”…»
Из 14 рождённых Гликль детей 12 выжило. Это было и невероятным везением, и заслугой матери. Несмотря на то, что большинство женщин действительно почти постоянно ходили беременными, таких многодетных семей начитывалось немного – как в еврейской среде, так и вне её. В Европе XVII века две трети рождённых детей умирало, не дожив до десяти лет.
Гликль была равноправном партнёром в бизнесе Хаима, в основном связанном с торговлей драгоценностями. Ни одно решение Хаим Гамельн не принимал, не посоветовавшись с женой, и даже умирая, отказался назначать душеприказчика, потому что «Гликль всё знает». Умер Хаим Гамельн неожиданно, не дожив и до 50. Он упал и повредил внутренние органы. Уходя в страшных муках, Хаим до последнего отказывался звать врача, чтобы слух о его «слабосильности» не повредил репутации его детей и не помешал им заключить удачные браки. Вот как Гликль рассказывает о трагической сцене прощания с любимым мужем: «Тут я сказала мужу: “Дорогой, можно ли мне обнять тебя, хотя я нечиста” (ибо у меня были месячные, и я не смела коснуться его). Он ответил: “Упаси Б-же, детка, подождем еще немного, и ты очистишься”. Увы, когда это произошло, было уже поздно!»
В чёрные ночи вдовства Гликль и берётся за свою книгу. Знаменитые мемуары Глюкель фон Гамельн разделены на семь «книжек»: по числу десятилетий, которые, как было принято считать в то время, отпущены человеку. Первая половина книги – собственно воспоминания – была написана за 10 лет. Потом, в 1699 году, Гликль прервала работу и вернулась к ней в 1715-м. В целом Гликль работала над своей книгой 32 года. Написана книга на идише, который в то время считался «женским языком», хотя читали и разговаривали на нём все.
Лекарством от печали для Гликль стала не только книга, но и её разносторонний бизнес. Именно в годы вдовства развернулся коммерческий талант Гликль. Удивительным было уже то, что, овдовев, многодетная мать смогла выстоять и не погубить семейный бизнес под давлением кредиторов. Однако этим дело не ограничилось. «Она завела в Гамбурге мастерскую по изготовлению чулок и сбывала их где только могла; она скупила жемчуг у всех городских евреев и, рассортировав его, продавала покупателям, заинтересованным в определенном размере; она ввозила товары из Голландии и торговала ими в своем магазине наряду с местными; она ездила на ярмарки в Брауншвейг, Лейпциг и другие города, она давала ссуды и оплачивала векселя по всей Европе», – пишет о Гликль специалист по микроистории Натали Земон Дэвис в своей книге «Дамы на обочине».
Надо отметить, что Гликль не была исключением. Среди еврейских женщин – замужних, вдов и иногда даже девушек – работать было принято. В этом и было коренное отличие образа жизни еврейских и христианских представительниц третьего сословия в Новое время: христианки обычно занимались только детьми и хозяйством. Работала в своё время и мать Гликль, Бейла – после смерти мужа она стала плести золотые и серебряные кружева и продавать их голландским купцам. Дело пошло так успешно, что через год Бейла была уже владелицей мастерской, где, кроме неё, работало ещё несколько девушек.
Специфика бизнеса Гликль была в том, что ей замечательно удавалось совмещать работу и семейные дела. Женя и выдавая замуж своих многочисленных детей в разных городах Европы, она в поездках также заключала сделки и всячески расширяла своё дело. Впрочем, закрепить детей по всей Европе Гликль стремилась не из-за выгоды, а для безопасности. В случае вспышки антиеврейских настроений в одном из городов её дети, живущие там, нашли бы приют у братьев и сестёр.
С бизнесом, с делом жизни для Гликль оказывается неразрывно связано понятие чести. В этом гордость и своими успехами, и своим добрым именем: «Кредиторы доверяли мне. Если бы во время сессии биржи мне понадобилось 20 тысяч рейхсталеров банко, я получила бы их!» Человек богатый и успешный воспринимается ею в том числе и как человек, состоявшийся духовно. Это смыкается с образом мысли окружающей Гликль немецкой культуры – в протестантской этике успех также считается показателем праведности.
Именно из-за такого понимания чести одним из сильнейших несчастий Гликль оказывается коммерческий неуспех её сына Лейба. При женитьбе Лейбу достался магазин, дела там сразу пошли плохо, молодой коммерсант набрал долгов и мог даже угодить в тюрьму. Речь не идёт о нравственном падении – Лейб торговал честно и от работы не отлынивал, – а именно о неуспехе, профессиональной несостоятельности. Главы, посвящённые Лейбу и его разоряющемуся магазину, читаются как производственный роман с весьма напряжённым сюжетом, даже как производственная трагедия: «Я видела, как мой сын Лейб, человек благочестивый и добродетельный, знаток Талмуда, гибнет на моих глазах». В конце концов, Гликль назначила Лейба младшим партнёром в своём деле, а его магазин закрылся – материнское сердце успокоилось.
С отношением к коммерции как к делу жизни, а к успеху – как к мерилу праведности связан и второй брак Гликль. Вообще-то, всю жизнь оплакивая Хаима Гамельна, второй раз замуж она не собиралась, хотя предложений было немало. В её планах было уехать в Иерусалим после замужества самой младшей дочери, Мириам, и там вести скромную одинокую жизнь. Но предложение вдовца Серфа Леви из Меца, поступившее, когда Гликль было 54 года, а Мириам – 11, оказалось слишком заманчивым. Серф был баснословно богатым человеком, очень уважаемым, безукоризненно честным, и объединение с ним капиталов сулило делу Гликль, в тот момент находившемуся не в лучшем состоянии, небывалый рост. К тому же Серф обещал обеспечить приданым Мириам и увеличить наследство детей Гликль в случае, если жена умрёт раньше него. Таких искушений Гликль не выдержала и, выйдя замуж, перебралась в Мец. При этом жениха она увидела только на свадьбе.
Серф Леви оказался человеком добрым, порядочным, действительно очень богатым, но в плане объединения капиталов этот брак стал трагической ошибкой. Серф Леви не справился со своим огромным состоянием, с кредитами, на которых в те годы держалась любая крупная коммерция, и, разорившемуся, ему даже пришлось некоторое время скрываться, чтобы не попасть в долговую тюрьму. Капиталы Гликль полностью ушли на уплату долгов и спасение доброго имени второго мужа. Хорошо хоть, что Мириам удалось выдать удачно замуж и не обидеть с приданым.
Разорение подкосило здоровье Серфа Леви, и его брак с Гликль продлился всего два года, затем она снова овдовела. Теперь уже не богатая, а бедная вдова лишалась даже крыши над головой и была вынуждена снимать комнатку в мансарде, на которую вела лестница из 22 ступенек, так что иногда у Гликль не было сил выйти из дома. Бывали дни, когда у них со служанкой не было и крошки хлеба. Впрочем, такое бедственной состояние длилось недолго – дочь Эстер и зять Моше Крумбах, также жившие в Меце, сумели уговорить Гликль, что её присутствие их, бывших одними из самых богатых людей своего времени, отнюдь не обременит. Последние годы жизни Гликль бас Иуда Лейб провела в почёте и довольстве.
Женщина, которую мир знает под именем Глюкель фон Гамельн, несмотря на свои многочисленные таланты и добродетели, не была ни гением, ни героем, ни первопроходцем. Ценность её воспоминаний в том, что мы видим эпоху, в которой она жила – с войнами, последними вспышками чумы, становлением европейских еврейских общин, – глазами обычного человека. И в этой скромности – величие её подвига.
Евгения Риц
